Сухие росы. Собрание сочинений. Том 4 - Николай Ольков

13

Сухой июньский ветер с казахстанских степей, взращенный и обогретый солнцем, устремлялся от края жаркой пустыни в сторону северных холодов, безжалостно гнул долу травы, шевелил кустарники и хлестал макушки бессловесных берез. С остервенением проносился он над зелеными ковриками пшеничных всходов, иссушая первородные листочки, нежно взращенные майской щедрой землей. В такую пору ничему живому нет радости. Лесная пташка тщетно зависает над камышом круглого болотца, в котором вчера еще блестели стеколки воды, а сегодня сухость и пыль, и вот уже несется она по-над лесом, чтобы отыскать и принести в клювике хоть малую капельку влаги для ненасытных птенцов. Звери выходят из лесов и спускаются с Горы к неизбывным старицам, безбоязненно ведя за собою потомство свое, потому что жажда заглушает все страхи и опасения. Гады ползучие греются на песчаных полосках берега, которые уступила им сжавшаяся на солнце вода. Серенький суслик, как столбик, стоит у своей норы на высоком холме, охраняя никому не нужное свое одиночество. Ящерка приподняла головку и который уж час неподвижна на ветру, лишь рот открыт, и кожица под грудкой чуть вздрагивает при дыхании. Только ветер единовластно царствует над простором луга, пашни и леса, не ведая печальных последствий своего появления или, напротив, даже любуясь ими.

Белесое выгоревшее небо вдруг начинает темнеть, с каждой минутой все гуще, насыщенней, ветер жмется к земле, слабеет, прячется в камышах и в лесу, небесная хмарь становится тучей, выплескивает первые струйки влаги, но она не доходит до земли, испаряется в воздухе, и не скоро еще крупные капли спасительного дождя упадут на сухую землю. А упадут – взметнут легкую пыль и тут же прибьют, вернут ее обратно, придав влажному уже воздуху неповторимый аромат, какой случается в короткие мгновения между засухой и ливнем.

А небо прогремит далекими раскатами угроз, еще больше нахмурится, потом начнет швырять молнии, ветвистые, как голые деревья, и громы уже не успевают за всполохами, бухают невпопад. Радостная земля впитывает влагу, не дает воде растекаться, но скоро насытится верхний слой, не справится, откажется, и потекут мутные потоки туда, где природа определила им хранение.

Все оживает. Зелень умылась и стала красивой, поля приобрели уверенность в урожае, даже червь, последняя тварь в ряду созданий, несказанно рад дождю, выполз из норы, прополз немного, испытывая наслаждение, оставив гибкую черточку следа, и растянулся во всю длину свою на жирном чернозьме огорода.

Июньский дождь. Спасение. Хлеба еще сохранили способность к полноценному росту, встрепенутся, раскинутся кустиками, трубку стебля выкинут, потом колос. И август порадует хлебом.

14

На последний перед партконференцией разговор Стрекалёв пригласил его поздно вечером, когда закончили рассмотрение всех подготовительных моментов и когда у него, Стрекалёва, появилась полная уверенность, что вопросов нерешенных, необговоренных и грозящих неожиданным проявлением, не осталось. Хмара понимал, что это не столько для него, сколько для Федора Яковлевича, разговор этот имеет значение, ведь тот уходил навсегда из района, в котором проработал больше пятилетки, пережил все передряги Хрущевских реформаций, когда сбивали в кучу и потом столь же научно обоснованно разгоняли хозяйства, районы и даже партию, партию разделили на городскую и деревенскую. Суровый и недоступный, Стрекалёв внутренне очень порядочным человеком был для Григория, разносы устраивал и выговора раздавал щедро, но зла не держал, сегодня на бюро отчистил, а завтра руку подаст и заговорит о деле, потому что дело и было для него единственным мотивом поведения и даже разносов. Хмара и на себе это испытал, но уважал искренне, потому разговора ждал и готовился к нему.

– Сегодня твою биографию еще раз глянул, да ты у нас еще совсем зеленый, и сорока нет. Ну-ну! Для большого дела самый возраст, все ступени партийные прошел, это хорошо, а на хозяйстве не работал, этого тебе не будет не хватать?

– Не помешал бы опыт непосредственной работы, но, Федор Яковлевич, вы же знаете, что партийный секретарь только права подписи документов не имеет, а по всем другим вопросам вперед хозяйственника ответственность несет. Потому я бы не сказал, что не имею опыта, если бы чувствовал иначе, даже на второго секретаря не согласился бы, надеюсь, нет у вас оснований заподозрить меня в карьеризме.

– Давай без обиды, мы оба понимаем, что твое избрание предрешено, а мне хочется быть до конца в тебе уверенным. Я ухожу почти в никуда, должность моя будущая только выглядит красиво, а конкретной, живой работы за ней нет, Пореченский район до конца останется для меня главным, хотя я не тут рожден. Ты меня счастливее, ты продолжаешь жить и работать на родине, поверь мне, это дорогого стоит.

– Понимаю, потому что и сам чуть было не выехал на чужбину, спасибо, что вы поддержали.

– Это было правильное решение, я уже тогда понимал, что ты нужен. Мне нравится твоя прямота, может, потому что сам как лом, не умею выплясывать, но на этой должности не всегда надо идти напролом, потому что за тобой не только твоя правда, но и целый район, тысячи людей, производство. Там, – он ткнул пальцем вверх, – не всегда хотят слышать правду, это ты знай. В обкоме аппарат складывается добротный. Щербина сейчас много времени отдает Северу, нефти и газу, так что без особой нужды к нему не рвись, пытайся все решать в отделах.

Стрекалёв закурил, прошелся по кабинету.

– Со Степановым ты все обговорил?

– По кадрам – все, других вопросов не касались.

– Он настороженно к тебе относится, ты заметь, потому лишний раз не подставляйся. С Хевролиным ты ему поперек горла, это не укладывается в его рамки: с председателя колхоза в секретари.

Хмара возмутился:

– Классический тип перестраховщика и консерватора! Я ему убедительно показал, что Хевролин вполне готов для такой работы, за ним партком, колхоз, да и первым секретарем комсомола работал, это тоже опыт. Мне, признаюсь, сказал инструктор обкома, что Степанов хотел кого-то из своего отдела нам на второго рекомендовать, но наша позиция его остановила. Мы правильно поступили, и впредь надо свои только кадры иметь, растить и выдвигать.

– Согласен. Значит, я в твой подход не вписываюсь, я же не пореченский.

– Зачем вы так, Федор Яковлевич, – смутился Григорий. – Вы пореченским останетесь в истории района, это обещаю.

– Ты мне машину пообещай вещи в Тюмень перевезти, когда квартиру получу.

– Обещаю, – так же полушуткой, в тон вопроса, ответил Хмара.

15

Ничего, кажется, внешне не изменилось у Хмары, так же рано, в семь утра, приходил на работу, привычно просил девушку с телефонной станции поочередно соединять его с руководителями хозяйств, так же привычно строил с ними разговор, делая пометки в оперативной сводке и занося в рабочую тетрадь все, что связано с решением завтра, в будущем. Февраль был метельным, снежным, это радовало, потому что пополняло запасы влаги на полях, но ремонт техники во многих хозяйствах затягивают, потому что нет запасных частей.

Эта арифметика давала ему истинное наслаждение, он создавал на листе бумаги рабочие агрегаты с боронами и культиваторами, с сеялками и катками, суммировал их суточную выработку, и она не укладывалась в заданные им десять дней активного сева. Тут не бывает чудес, математические законы не подчиняются партийным директивам, и получалось, что нельзя рисковать, нельзя поддаваться искушению дождаться прогревания почвы, спровоцировать боронованием рост сорняков, особенно овсюга. По этому сорняку он собрал, кажется, всю информацию. Очень подлый и коварный враг. Семена его, притаившись, могут лежать в почве сколь угодно долго, дожидаясь своего часа, и когда час этот наступает, когда температура и влажность толкают его к пробуждению, овсюг показывает свою удивительную жизнеспособность. Он прорастает бурно, дружно, и горе всему живому, оказавшемуся рядом с ним, сплошной ковер его всходов зажмет, задушит росточки благородной культуры.

Еще в сельхозтехникуме ребята с агрономического отделения говорили, что семена овсюга в лабораторных условиях способны перебраться к капельке воды. Особенно витийствовал ишимский паренек Витя Колыванов. «Сам опыт проводил, разложил его вокруг лужицы на стекле, весь вечер наблюдал: притаился, гад, вида не выдает, а уж перед сном заметил, что он усами шевелит, как таракан, тихонько, конечно. Значит, влагу чует, тварь, и к ней ориентируется. А утром встаю: мать моя родная! весь овсюг в кучке, на том месте, где вода была, и уже все выхлебал, сволочь! Довольный лежит, и даже в рост пошел, проклюнулся!». Было смеху, конечно. Еще один философ, которому после пяти лет совместной жизни жена изменила и к другому ушла, тоже на овсюг ссылался, с женской натурой его подлости сравнивал. «Женщина, значит, так же, до поры до времени смирно себя блюдет, верна, мол, и прочее, чтобы мужика убаюкать, а как только отвернулся от бдительности, да вокруг нее соответствующие природные условия образуются, температура и прочее, так ее подлость и даст всходы, и задавит любовь и семейную жизнь». Да вспомнился анекдот, возникший после поездки Никиты Хрущева в Америку, где наш руководитель, знаток сельского хозяйства, поинтересовался у ученых, как они борются с овсюгом. Те не поняли, Хрущев стал объяснять, наконец, дошло, самый старый светило вспомнил, что был такой сорняк, но уже много лет, как вывели, да маху дали, совсем уничтожили, даже студентам показать нечего. «И не могли бы вы, Никита Сергеевич, прислать нам несколько килограммов этого овсюжка для опытов?». Хрущев отказал: «Я вам лучше парочку своих агрономов направлю».